ЦЕНЗУРА

—К сожалению, мы все время сталкиваемся с цензурой — на каждом шагу, на каждом уровне. При всей человеческой открытости — возможности ограничены. И тут уже вопрос — насколько осмысленными становятся наши высказывания, когда постоянно цензурируются. В Перми приходится иногда скрывать имя «Мемориала» в совместных проектах, иначе готовые выставки закрывают накануне открытия.

—Российское государство считает, что игры способствуют терроризму и ненависти, но в целом оно с ними не борется. У нас есть несколько небольших примеров цензурирования, когда буквально два-три продукта не выпускались на территории России. Скажем, игра Tell Me Why от создателей Life Is Strange, про молодого человека-трансгендера, который учится принимать себя, в России не вышла. Но в целом игровой рынок у нас более или менее свободный, просто потому что очень маленький. Даже те, кто производит игры в России, не ориентируются исключительно на одну страну. Есть ещё регулирование с точки зрения возрастных рейтингов. Оно идет даже не от государства, а от магазинов приложений, и это иногда даже более страшный враг, чем государство, у которого руки просто не дотягиваются до игр. Пока, к счастью. Надеюсь, не дотянутся.

—Для меня было принципиально важно, чтобы никто не вмешивался идеологически. И этого не случалось. У меня иногда есть даже подозрение, что наши учредители не до конца знают проекты, идущие в музее. Такая модель взаимодействия с музеем для меня идеальна. Но в целом мне ни разу не приходилось сталкиваться с цензурой, претензиями, связанными с моей политической позицией, хотя я понимаю, что хожу по тонкому льду и в любой момент доброжелатели могут подсказать, кому надо.

—
Мне поставили несколько лет назад такие красные маячки: куда я не могу заходить. Это в первую очередь связано с градозащитой, с другими учреждениями культуры, подведомственными городу. У госслужащих нет права ходить на митинги, галерею категорически нельзя использовать галерею для изготовления плакатов. Тут жестко было: звонки во все мои места работы, изучение соцсетей. Придя на одно из таких разбирательств, я увидела целую папочку с распечатками моих постов. В общем, ко мне есть убедительная, нежная, настоятельная просьба со стороны руководства. Я понимаю, что здесь в конце концов все синяки достаются даже не мне, а директору, который совершенно не виноват. Поэтому я вынуждена обещать, к примеру, не комментировать. Но вот выставки особо никого не волнуют. В галерее никакой цензуры не было никогда, любые странные идеи можно реализовать. Исследовательские сюжеты — совершенно спокойно. Но как только уличная акция — это уже проблемы. То есть выставки — но не события.

Самое очевидное общее место последних лет семи-восьми: вообще нельзя выходить никуда ни по какому поводу. И круглый стол нельзя, потому что это СМИ. В стенах государственного учреждения культуры происходит какое-то обсуждение, которое никак не регламентируется. Здесь есть некая самоцензура, опережение со стороны нашего руководства. Департамент культуры еще даже не ввел правила о том, что нужно заранее утверждать все события, а у нас это уже действует. Мы должны за месяц согласовывать все мероприятия, договоры со спикерами заключаются вне зависимости от того, платные они или бесплатные. Все оформляется официально, утверждается руководством. И сделано это было после нескольких круглых столов и лекций, которые были восприняты как содержащие экстремистские высказывания. С тех пор все перестраховываются, и это действительно усложняет нам жизнь: если я вдруг узнаю, что приехал какой-нибудь чудесный специалист, за неделю до его приезда, надо десять раз подумать, устраивать ли его лекцию, плодить ли пятьсот тысяч бумажек. Я это пробиваю, но получается гораздо сложнее. А если меня просят местные жители, как раньше бывало, устроить обсуждение на животрепещущую тему, часто приходится им отказывать. Мне нужно взвешивать, насколько это актуальный и важный вопрос, готовы ли мы рисковать неприятностями. Иногда кажется, что проще сделать в другом месте.

Что еще за «красными маячками» в понимании арт-сообщества? Религия, конечно же. Я, например, много лет хочу сделать выставку про антирелигиозную пропаганду. Но понимаю, что ни на одной из площадок, где я работала или работаю, такую выставку, даже сугубо научную и историческую, сделать нельзя. Просто нельзя и все. Очень много таких вещей, на самом деле, и с каждым годом их становится все больше. Но в исторические материалы никто не вдается, если не развешивать красные тряпки. Многие мои коллеги сознательно, возможно, демонстративно их развешивают. Я этого не делаю, потому что я больше заинтересована в том, чтобы реализовать проект. Поэтому, конечно, у меня не будет названия, которое на 100% спровоцирует вопросы. Мне не так принципиально, как это будет называться. Мне принципиально сделать сам проект так, как я считаю нужным, чтобы никто не влезал в мои тексты.

Короче, есть правила игры. Они включают название, краткое описание. Если убрать оттуда слова, которые ассоциируются с экстремизмом, дальше можно делать то, что считаешь нужным. Плюс есть несколько людей — любое их появление провоцирует дополнительные проверки. Достаточно посмотреть телеграм-канал @real_cultras, чтобы увидеть там весь список. К сожалению, так.

—Тема цензуры, и в частности — книжной цензуры, для меня очень личная. Мой отдел въехал на территорию бывшего спецхрана, мы ее осваивали с самого начала, задавая вопрос: за что эти книжки оказались в спецхране? А сейчас в моей бывшей библиотеке, где я уже не работаю, изымают из каталога карточки на издания только потому, что они были изданы при поддержке Фонда Сороса, хотя ни автор, ни текст не вызывают ни у кого возражений. На мой взгляд, это полный нонсенс! Я, конечно, не юрист, но с точки зрения понимания книги и текста — это просто сюр. С другой стороны, сразу вспоминается, что в спецхране была итальянская книга о Джотто. Мы никак не могли понять, что антисоветского сделал Джотто. Он ведь не мог успеть! Там же хранилась энциклопедия гномов с обнаженной гномихой. И тексты песен The Beatles. Они были абсолютно антисоветские, потому что они были про свободу. А автор предисловия к книге про Джотто, видимо, когда-то что-то нехорошее сказал про Советский Союз, поэтому имя значилось в картотеке цензора. Но этот автор хотя бы свои мысли выражал! А тут Фонд Сороса, при поддержке которого было издано огромное количество книг и учебников в нашей стране! И все это приветствовалось и распространялось с радостью Министерствами культуры, печати, образования. А сейчас он признан нежелательной организацией — и все, что издано при его поддержке, подлежит изъятию из библиотек. Ну не бред ли? Это же надо изымать все толстые журналы 1990-х, 2000-х годов. Но мы живем в такой ситуации, когда не очень грамотные люди принимают не очень грамотные решения.